| 10.03.2015 | Публикация в газете "Мотовилихинский рабочий"
Бессмертный цех
«А так хотелось в кино…»
Редакция «Мотовилихинского рабочего» продолжает публикацию цикла воспоминаний о тех людях, кто своим самоотверженным трудом, недосыпая, недоедая, работая без выходных, приближал победу над ненавистным врагом. Сегодня слово Анастасии Михайловне Мокрушевой (89 лет):
- Я жила в Запруде, училась в школе № 50. Когда началась война, я закончила 7 классов, собиралась идти учиться на швею. Война помешала. Мой папа работал браковщиком в прокатном цехе, я его упрашивала, чтобы он за меня похлопотал, чтобы меня на завод приняли. Но он отказывался мне помогать.
Осенью 41 года нас отправили в колхоз. Я там научилась вязать снопы, ещ много чего делали. На день давали поллитра молока и каравай хлеба. И ещё по столовой ложке мёда. Мы с подружкой полложки на двоих утром съедали с чаем, а остальное вечером делили.
А в 1942 году рабочих рук стало не хватать, и меня, наконец, приняли на завод, в ОТК. До этого времени я всё ходила в отдел кадров, просилась на работу. Но меня не брали - я была очень маленького роста. Меня обучили, и я стала работать контролёром. Мне было тогда 15 лет.
Всё оказалось так, как папа рассказывал: цех холодный, все матом ругаются. Я дефектоскопом проверяла снаряды. В первый день, когда меня привели на рабочее место в цех № 4, я испугалась. По двум сторонам – станки, а в пролёте подвешенный снаряд висит и движется на меня. Я спряталась за спину мастера от страха.
Первый день проработала, мастер цеха спрашивает: «Понравилось?» Я говорю: «Ничего». Он: «Вот и хорошо». Работали по 12 часов. Однажды прихожу на смену. Лежит куча снарядов. Спрашиваю женщину, которая смену сдавала: «Это проверенные снаряды?». Она говорит: «Да, проверенные». Она ушла домой. А я смотрю: будто, как волос тянется через весь снаряд. Мастер был Коля-москвич. Я ему: «Вроде, на трещину похоже». Он посмотрел: «Да, - говорит, - это трещина. Молодец, что не пропустила. Пойдём в браковку». Там заполнили ведомость специальную, меня попросили расписаться. Я говорю: «Может, не надо? Женщине ведь попадёт! А Коля говорит: «А если снаряд до срока разорвётся, и наши солдаты погибнут?» Я когда домой пришла, этот случай рассказала и заплакала. Мать говорит: «Ту женщину жалко, её теперь могут уволить. Но всё равно хорошо, что ты трещину не пропустила». После этого случая меня перевели из учениц на самостоятельную работу. На собрании хвалили и благодарность дали.
От холода мы страдали все. Работали в пальто, в шапках и некоторые даже в рукавицах, если работа позволяла. Ходили греться в соседний цех, там была горячая труба. Постоим возле трубы, сразу спать хочется. Хорошо, что стояли. Если лечь, сразу бы уснули. А домой приду – и не могу спать. Почти всю ночь ворочаюсь. А поутру – опять на смену. Ела я в столовой, брала с собой мамину иждивенческую карточку.
Осенью меня перевели в цех № 90, там делали мины. Я стала контролёром. Дневная смена тем была 14 часов, ночная – 9.
После смены домой плохо было ездить. Надо было ехать на электричке. Народу было много, приходилось на подножке ехать, если в тамбуре – это было уже хорошо. В сам вагон даже не протиснешься. На моей остановке мы дёргали за стоп-кран. Поезд останавливался, и мы выпрыгивали. Но часто электричка опаздывала. Тогда приходилось идти пешком по Соликамскому тракту. Мы, запрудские, по несколько человек ходили, так нам не так страшно было. Идём, песни поём.
Один раз мой сменщик собрался ехать в деревню – продукты менять. Я дневную смену отработала, смена кончилась, а его нет. Потом оказалось, что он не прошёл санобработку, и его не пустили на поезд. Всем, кто на поезд садился, сначала надо было пойти санобработку. Что же, я осталась на ночную смену. А утром моя смена началась. Мама меня потеряла, пришла к проходной. Я вышла, ей рассказала, в чём дело. И обратно пошла. Стала подряд третью смену работать. А сменщика вечером всё нет. Если бы про его отсутствие начальство узнало, его бы посадили. Только мастер Питиримов знал, что я уже 4-ю смену собираюсь работать без отдыха. Пришёл, говорит: «Иди домой. Я за тебя поработаю. И никому ничего не скажу». И я ушла домой. И моему сменщику за тот случай так ничего и не было.
Ещё была история. Мастер Питиримов уехал в командировку. А в клубе шло хорошее кино. Мне Аня Барташева и говорит: «Пошли в кино! Мы перед сменой пропуска не сдадим, к сеансу с завода выйдем, потом вернёмся, никто и не заметит». Но мы всё-таки побоялись с завода уйти, поэтому я даже не помню, на какое кино мы собирались сбежать. После смены идём на проходную, а контролер говорит: «Ваших пропусков нет, начальство забрало». Но тут мастер Питиримов на завод пришёл – из командировки вернулся. Думаю, он нас и спас от крупных неприятностей. Собрались: Питиримов, зам. начальника ОТК завода и начальник цеха. И давай нас ругать. Говорят: «На фронте снарядов не хватает. А вы дезертирство устроили?! Знаете, что вам за это будет?!» Но потом нас всё-таки отпустили и пропуска отдали. Мы из проходной вышли. А уже к ночи дело было. На электричку-то опоздали. И пешком в темноте идти боязно. Начальство на машину село и поехало. Отъехала машина, а потом задом вернулась. «Садитесь, - говорят, - мы вас до Запруда довезем». И больше нам ничего за тот случай не было.
У нас работала девчонка из детдома. Она курила. Меня тоже думала приучить, но я не хотела. Она со мной хотела дружить. К нам домой ходила, мама ей, конечно, всегда супу, как мне, наливала. Мы в столовую ходили через совхозное капустное поле. Я это маме рассказала. Говорю: «Я могу кочан капусты сорвать и домой принести». Мама: «Не вздумай! Я его сразу выброшу! Нам чужого не надо». Однажды едем с этой девчонкой в электричке с работы, смотрю – а у неё кочан капусты. Она: «Пошли к тебе». Я говорю: «Мама из-за капусты ругаться будет». Она не поверила. Пришли к нам, она маме и говорит: «Я вам принесла капусты». Мама говорит: «Я ворованное не беру. Выброси или сама ешь». Она капусту унесла. Не знаю уж, куда её дела. Я про детдомовских больше ничего не помню. Знаю только, что их общежитие было в Запруде. Недалеко от нашего дома.
Ещё, помню, у нас в цехе некоторые работали под конвоем: те, кто был в плену, кто из эвакуированных районов был, ещё поволжские немцы. Но потом, к концу войны, конвой сняли. Я особенно подружилась с дядей Колей Бурцевым. Он был из Белоруссии. В их селе стояли немцы. Он долго ничего не знал про свою семью. А в конце войны пришло письмо от его дочери. Она писала, что мать (его жена) погибла, а дом разрушен. Дядя Коля так плакал, что я до сих пор помню, как он горевал. Им почему-то на паёк часто давали солёную рыбу, а больше ничего не давали. И я с ним делилась: он мне рыбу давал, а я ему печёную картошку. Он меня часто просил его станок настроить - плохо видел.
Анастасия Михайловна до сих пор работает в совете ветеранов. Её общий трудовой стаж – более 70 лет.
|
